Горький А. М.

Автобиографическая трилогия Алексея Максимовича Горького (1868 – 1936 гг.)

Детство

В людях

Мои университеты (на этой странице)

 

Некоторые детали о трилогии есть на странице первой части «Детство».

 

...Человека создаёт его сопротивление окружающей среде.

 

– Что ты, как девушка, ёжишься, али честь потерять боязно? Девке честь – всё её достояние, а тебе только хомут. Честен бык, так он – сеном сыт!

Вор Башкин

 

Когда говорили о народе, я с изумлением и недоверием к себе чувствовал, что на эту тему не могу думать так, как думают эти люди. Для них народ является воплощением мудрости, духовной красоты и добросердечия, существом почти богоподобным и единосущным, вместилищем начал всего прекрасного, справедливого, величественного. Я не знал такого народа. Я видел плотников, грузчиков, каменщиков, знал Якова, Осипа, Григория, а тут говорили именно о единосущном народе и ставили себя куда-то ниже его, в зависимости от его воли. Мне же казалось, что именно эти люди воплощают в себе красоту и силу мысли, в них сосредоточена и горит добрая, человеколюбивая воля к жизни, к свободе строительства её по каким-то новым канонам человеколюбия.

Молодой Горький о «народниках», на чьих собраниях стал бывать

 

– Самый же непонятный народ, это, обязательно, студенты академии, да… Они такое делают с девушками: велят помазать пол мылом, поставят голую девушку на четвереньки, руками-ногами на тарелки и толкают её в зад – далеко ли уедет по полу? Так – одну, так и другую. Вот. Зачем это?

Сорокалетняя «девушка» и алкоголичка Тереза Борута о студенческих развлечениях

 

 – Прогресс – это выдумано для самоутешения! Жизнь – неразумна, лишена смысла. Без радства – нет прогресса, без подсинения большинства меньшинству – человечество остановится на путях своих. Желая облегчить нашу жизнь, наш труд, мы только усложняем её, увеличиваем труд. Фабрики и машины для того, чтоб делать ещё и ещё машины, это – глупо! Всё больше становится рабочих, а необходим только крестьянин, производитель хлеба. Хлеб – это всё, что надо взять трудом у природы. Чем меньше нужно человеку – тем более он счастлив, чем больше желаний – тем меньше свободы.

Жорж, учитель истории, которого замерзающего Горький отвёл домой

 

– Люди ищут забвения, утешения, а не – знания.

Жорж

 

– А. М., милый, ничего мне не надо, никуда всё это – академии, науки, аэропланы, – лишнее! Надобно только угол тихий и – бабу, чтоб я её целовал, когда хочу, а она мне честно – душой и телом – отвечала, – вот! Вы- по-интеллигентски рассуждаете, вы уже не наш, а – отравленный человек, для вас идея выше людишек, вы по-жидовски думаете: человек – для субботы?

– Евреи не думают так…

– Чёрт их знает, как они думают, – народишко тёмный, – ответил он, бросив окурок папиросы в реку и следя за ним.

Вы с нами, а – не наш, вот что я говорю, – продолжал он вдумчиво, тихо. – Интеллигентам приятно беспокоиться, они издаля веков присовокупились к бунтам. Как Христос был идеалистом и бунтовал для надземных целей, – так и вся интеллигенция бунтует для утопии. Бунтует -идеалист, а с ним никчёмность, негодяйство, сволочь, и всё – со зла, видят они, что места в жизни нет для них. Рабочий восстаёт для революции, ему нужно добиться правильного распределения орудий и продуктов труда. Захватив власть окончательно, – думаете, согласится он на государство? Ни за что! Все разойдутся, и каждый, за свой страх, устроит себе спокойный уголок…

– Техника говорите? Так она ещё туже затягивает петлю на шее нашей, ещё крепче вяжет нас. Нет, надо освободиться от лишнего труда. Человек покоя хочет. Фабрики да науки покоя не дадут. Одному – немного надо. Зачем я буду город громоздить, когда мне только маленький домик нужен? Где кучей живут – там и водопроводы, и канализация, и электричество. А – попробуйте без этого жить – как легко будет! Нет, много лишнего у нас, и всё это – от интеллигенции, потому я и говорю: интеллигенция – вредная категория.

Я сказал, что никто не умеет так глубоко и решительно обессмысливать жизнь, как это делаем мы, русские.

– Самый свободный народ по духу, – усмехнулся мой собеседник, – Только – вы не сердитесь, я правильно рассуждаю, так миллионы наши думают, да – сказать не умеют… Жизнь надо устроить проще, тогда она будет милосерднее к людям…

Разговор с Жоржем

 

После беседы с ним я невольно подумал: а что, если действительно миллионы русских людей только потому терпят тягостные муки революции, что лелеют в глубине души надежду освободиться от труда? Минимум труда – максимум наслаждения, это очень заманчиво и увлекает, как всё неосуществимое, как всякая утопия.

 

Когда наблюдаешь, как ведёт себя человек наедине сам с собою, – он кажется безумным.

 

– Незримая нить – как бы паутинка – исходит из сердца его императорского величества государь-императора Александра Третьего и прочая, – проходит она сквозь господ министров, сквозь его высокопревосходительство губернатора и все чины вплоть до меня и даже до последнего солдата. Этой нитью всё связано, всё оплетено, незримой крепостью её и держится на веки вечные государево царство. А – полячишки, жиды и русские подкуплены хитрой английской королевой, стараются эту нить порвать где можно, будто бы они – за народ!

Казанский городовой Никифорыч, об устройство государства

 

…Где-то сидит паук, и от него исходит, скрепляя, опутывая всю жизнь, «незримая нить». Я скоро научился всюду ощущать крепкие петельки этой нити.

 

–…Помогать надо людям крепким, здоровым, чтоб они зря силу не тратили. А мы помогаем слабым – слабого разве сделаешь сильным? От этой канители крепкие слабеют, а слабые – на шее у них сидят.

Никифорыч, ницшеанец, как оказалось

 

– Чем ниже стоит человек, тем ближе он к настоящей правде жизни, к её святой мудрости…

Толстовец Клопский

 

– Боюсь я кротких людей, которые благочестивые! Буйный человек сразу виден, и всегда есть время спрятаться от него, а кроткий ползёт на тебя невидимый, подобный коварному змею в траве, и вдруг ужалит в самое открытое место души. Боюсь кротких…

Дунькин Муж, унылый рабочий о своём хозяине

 

– Вы человек способный, по природе – упрямый и, видимо, с хорошими желаниями. Вам надо учиться, да – так, чтоб книга не закрывала людей. Один сектант, старичок, очень верно сказал: «всякое научение – от человека исходит». Люди учат больнее, – грубо они учат, – но наука их крепче въедается.

Любить – значит: соглашаться, снисходить; не замечать, прощать. С этим нужно идти к женщине. А – разве можно не замечать невежества народа, соглашаться с заблуждениями его ума, снисходить ко всякой его подлости, прощать ему зверство? Нет?

– Нет.

– Вот видите! У вас там все Некрасова читают и поют, ну, знаете, с Некрасовым далеко не уедешь! Мужику надо внушать: «Ты, брат, хоть и не плох человек сам пот себе, а живёшь плохо и ничего не умеешь делать, чтоб жизнь твоя стала легче, лучше. Зверь, пожалуй, разумнее заботится о себе, чем ты, зверь защищает себя лучше. А из тебя, мужика, разрослось всё, – дворянство, духовенство, учёные, цари – всё это бывшие мужики. Видишь? Понял? Ну – учись жить, чтоб тебя не мордовали…»

Михаил Антонович Ромась – Хохол, работник булочной. Реальный человек, революционер

 

Он [Хохол] натискал табака в трубку, раскурил её, сразу окутался дымом и спокойно, памятно заговорил о том, что мужик – человек осторожный, недоверчивый. Он – сам себя боится, соседа боится, а особенно – всякого чужого. Ещё не прошло тридцати лет, как ему дали волю, каждый сорокалетний крестьянин родился рабом и помнит это. Что такое воля – трудно понять. Рассуждая просто – воля, это значит: живу как хочу. Но – везде начальство, и все мешают жить. У помещиков отнял крестьянство царь, стало быть, теперь царь единый господин надо всем крестьянством. И снова: а что такое воля? Вдруг придёт день, когда царь объяснит, что она значит. Мужик очень верит в царя, единого господина всей земли и всех богатств. Он отнял крестьян у помещиков – может отнять пароходы и лавки у купцов. Мужик – царист, он понимает: много господ – плохо, один лучше. Он ждёт, что наступит день, когда царь объявит ему смысл воли. Тогда – хватай кто что может. Этого дня все хотят и каждый боится, каждый живёт настороже внутри себя: не прозевать бы решительный день всеобщей делёжки. И – сам себя боится: хочет много, и есть что взять, а – как возьмешь? Все точат зубы на одно и то же. К тому же везде – неисчислимое количество начальства, явно враждебного мужику да и царю. Но – и без начальства нельзя, все передерутся, перебьют друг друга.

– Внушайте мужику, чтобы он постепенно научался отбирать у царя власть в свои руки, говорите ему, что народ должен иметь право выбирать начальство из своей среды – и станового, и губернатора, и царя…

– Это – на сто лет!

– А вы думали всё сделать к троицину дню? – серьёзно спросил Хохол.

Видимо, не на сто лет, а на двести или триста…

 

– Дуры, кошка – охотничий зверь, она ловчее собаки. Вот я их приучу к охоте на птицу, разведём сотни кошек – продавать будем, доход вам дурёхи.

Работник Степан Кукушкин, креативный и предприимчивый. Но бабы недовольны соседством с большим количеством кошек

 

–… Ум без пользы не живёт, а где польза – там дело прочное. Сердце плохой советчик нам. По сердцу, я бы такого наделал – беда! Попа обязательно поджёг бы, – не суйся куда не надо!

– Суть жизни в том, чтобы человек всё дальше отходил от скота…

Панков, один из работников

 

А деревня не нравится мне, мужики – непонятны. Бабы особенно часто жалуются на болезни, у них что-то «подкатывает к сердцу», «спирает в грудях» и постоянно «резь в животе», – об этом они больше и охотнее всего говорят, сидя по праздникам у своих изб или на берегу Волги. Все они страшно легко раздражаются, неистово ругая друг друга. Из-за разбитой глиняной корчаги, ценою в двенадцать копеек, три семьи дрались кольями, переломили руку старухе и разбили череп парню. Такие драки почти каждую неделю.

Парни относятся к девицам откровенно цинично и озорничают над ними: поймают девок в поле, завернут им юбки и крепко свяжут подолы мочалом над головами. Это называется «пустить девку цветком». По пояс обнажённые снизу девицы визжат, ругаются, но, кажется, им приятна эта игра, заметно, что они развязывают юбки медленнее, чем могли бы. В церкви за всенощной парни щиплют девицам ягодицы, кажется, только для этого они и ходят в церковь. В воскресенье поп с амвона говорил:

– Скоты! Нет разве иного места для безобразия вашего?

– На Украине народ, пожалуй, более поэт в религии, – рассказывает Ромась, – а здесь, под верою в бога, я вижу только грубейшие инстинкты страха и жадности. Такой, знаете, искренней любви к богу, восхищения красотой и силой его – у здешних нет. Это, может быть, хорошо: легче освободятся от религии, она же – вреднейший предрассудок, скажу вам!

Парни хвастливы, но – трусы. Уже раза три они пробовали побить меня, застигая ночью на улице, но это не удалось им, и только однажды меня ударили палкой по ноге…

Зарисовки о сельской жизни и о духовности

 

Изот был ночной человек. Он хорошо чувствовал красоту, хорошо говорил о ней тихими словами мечтающего ребёнка. В бога он веровал без страха, хотя и церковно, представляя его большим благообразным стариком, добрым и умным хозяином мира, который не может побороть зла только потому, что «не поспевает он, больно много человека разродилось. Ну – ничего, он – поспеет, увидишь! А вот Христа я не могу понять – никак! Ни к чему он для меня. Есть бог, ну и – ладно. А тут ещё один! Сын говорят. Мало ли что – сын? Чай, бог-то не помер…»

 

–…Мелкий помещик хуже крупного. Муха не волк, из ружья не убьёшь, а надоедает она хуже волка.

Панков

 

– Измывается надо мной барин, – ну ладно, могу терпеть, пёс его возьми, он – лицо, он знает неизвестное мне. А – когда свой брат, мужик теснит меня – как я могу принять это? Где между нами разница? Он – рублями считает, я – копейками, только и всего!

Мигун

 

– Много раз натыкался я на эту боязнь праведника, на изгнание из жизни хорошего человека. Два отношения к таким людям: либо их всячески уничтожают, сначала затравив хорошенько, или – как собаки – смотрят им в глаза, ползают пред ними на брюхе. Это – реже. А учиться жить у них, подражать им – не могут, не умеют. Может быть – не хотят?

– Могут и не хотеть! Подумайте, – люди с великим трудом наладили для себя какую-то жизнь, привыкли к ней, а кто-то один – бунтует: не так живёте! Не так? Да мы же лучшие силы вложили в эту жизнь, дьявол тебя возьми! И – бац его, учителя, праведника. Не мешай! А всё же таки живая правда с теми, которые говорят: не так живёте! С ними правда. И это они двигают жизнь к лучшему.

Хохол

 

Да, я видел, что в каждом из этих людей, взятом отдельно, не много злобы, а часто и совсем нет её. Это, в сущности, добрые звери, – любого из них нетрудно заставить улыбнуться детской улыбкой, любой будет слушать с доверием ребёнка рассказы о поисках разума и счастья, о подвигах великодушия. Странной душе этих людей дорого всё, что возбуждает мечту о возможности лёгкой жизни по законам личной воли.

Но когда на сельских сходах или в трактире на берегу эти люди соберутся серой кучей, они прячут куда-то всё своё хорошее и облачаются, как попы, в ризы лжи и лицемерия, в них начинает играть собачья угодливость пред сильными, и тогда на них противно смотреть. Или – неожиданно их охватывает волчья злоба, ощетинясь, оскалив зубы, они дико воют друг на друга, готовы драться – и дерутся – из-за пустяка. В эти минуты они страшны и могут разрушить церковь, куда ещё вчера вечером шли кротко и покорно, как овцы в хлев. У них есть поты и сказочники, – никем не любимые, они живут на смех селу, без помощи, в презрении.

Не умею, не могу жить среди этих людей. И я изложил все мои горькие мысли Ромасю в тот день, когда мы расставались с ним.

– Преждевременный вывод, – заметил он с упрёком.

– Но – что делать, если он сложился?

– Неверный выход! Неосновательно.

Он долго убеждал меня хорошими словами в том, что я не прав, ошибаюсь.

– Не торопитесь осуждать! Осудить – всего проще, не увлекайтесь этим. Смотрите на всё спокойно, памятуя об одном: всё проходит, всё изменяется к лучшему. Медленно? Зато – прочно! Заглядывайте всюду, ощупывайте всё, будьте бесстрашны, но – не торопитесь осудить. До свидания, дружище!