Уже относительно поздний роман братьев-фантастов. По сути, он не относится к научной фантастике, а представляет собой фантасмагорическое повествование близкое к творчеству Михаила Булгакова, недвусмысленные отсылки к которому появляются в конце повествования.
Изначально произведение задумывалось как книга в книге: одна линия про писателя, вторая – его роман. В роли этого романа предполагалась другая повесть братьев Стругацких – «Гадкие лебеди», написанная задолго до «Хромой судьбы». В последствии две книги публиковались, как вместе, так и отдельно одна от другой, как самостоятельные произведения.
Главный герой «Хромой судьбы» – писатель Феликс Сорокин, автор книг о войне, переводных текстов, при этом самая популярная книга которого «Современные сказки». Как члена писательской организации его просят сдать для компьютерной оценки один из своих текстов. Он и его коллеги по перу, считают, что этот анализ покажет уровень писательского таланта, хотя на самом деле машина выявляет всего лишь статистически вероятное количество читателей текста. Не зная этого, Сорокин приносит не роман из «Синей папки», который пишет «в стол», а какие-то свои старые малоценные статьи из-за опасения, что исследование выдаст низкий результат его произведению, которое он сам оценивает очень высоко, но никому не показывает…
Несомненно, что Феликс Сорокин – это альтер эго самих Стругацких, а описанное писательское сообщество – это сатирическое отображение реальных писательских организаций и клубов позднесоветского периода с их склоками и интригами.
Иногда мне кажется, что такое я мог бы писать километрами. Но скорее всего, это не так. На километры можно тянуть лишь то, к чему вполне равнодушен.
286
…Если человек всерьёз намерен построить для дочери шубу, ему надлежит идти в ателье самому, производить массу аллегорических телодвижений и произносить массу аллегорических фраз, всё время рискуя нарваться либо на открытую грубость, либо на подленькую увёртливость.
310
Писать дóлжно о либо том, что ты знаешь очень хорошо, либо о том, чего не знает никто. Большинство у нас держится иного мнения – ну и что же? Правильно сказала дочь моя Катька: надо всегда оставаться в меньшинстве.
311
А ведь он [Лев Толстой] был верующий человек, подумал вдруг я. Ему было легче, гораздо легче. Мы-то знаем твёрдо: нет ничего ДО и нет ничего ПОСЛЕ. Привычная тоска овладела мною. Между двумя НИЧТО проскакивает слабенькая искра, вот и всё наше существование. И нет ни наград нам, ни возмездий в предстоящем НИЧТО, и нет никакой надежды, что искорка эта когда-то и где-то проскочит снова. И в отчаянии мы придумываем искорке смысл, мы втолковываем друг другу, что искорка искорке рознь, что одни действительно угасают бесследно, а другие зажигают гигантские пожары идей и деяний, и первые, следовательно, заслуживают только презрительной жалости, а другие есть пример для всяческого подражания, если хочешь ты, чтобы жизнь твоя имела смысл.
345
Дурак он, этот О. Орешин [один из клуба писателей], вот что. Причём дурак не в обиходном, лёгком смысле слова, а дурак, как представитель особого психологического типа. Он среди нас как пришелец-инопланетянин: совершенно иная система ценностей, незнакомая и чуждая психология, иные цели существования, а то. Что мы свысока считаем заскорузлым комплексом неполноценности, болезненным отклонением от психологической нормы, есть на самом деле исходно здоровый костяк его миропонимания.
375
Где-то я читал, что есть люди, самый вид которых внушает окружающим то ли робость, то ли отвращение, то ли вообще инстинктивное желание держаться подальше.
379
С самого детства меня пичкают классической музыкой. Вероятно, кто-то где-то когда-то сказал, что если человека каждый день пичкать классической музыкой, то он помаленьку привыкнет и в дальнейшем уже жить без неё не сможет, и это будет хорошо. И началось. Мы жаждали джаза, мы сходили по джазу с ума – нас душили симфониями. Мы обожали душещипательные романсы и блатные песни – на нас рушили скрипичные концерты. Мы рвались слушать бардов и менестрелей – нас травили ораториями. Если бы все эти титанические усилия по внедрению музыкальной культуры в наше сознание имели КПД ну хотя бы как у тепловой машины Дени Папена, я жил бы сейчас в окружении знатоков и почитателей музыкальной классики и сам безусловно был бы таким знатоком и почитателем.
416
Предварительно надо собраться с духом, полностью отрешиться от всего суетного и прочно отрезать себе все пути к отступлению. Ты должен твёрдо знать, что путёвка на полный срок оплачена и деньги эти ни под каким видом не будут возвращены. И никакого вдохновения! Только ежедневный рабский, механический до изнеможения труд. Как машина. Как лошадь. Пять страниц до обеда, две страницы перед ужином. Или четыре страницы до обеда и тогда уже три страницы перед ужином. Никаких коньяков. Никакого трёпа. Никаких свиданий. Никаких заседаний. Никаких телефонных звонков. Никаких скандалов и юбилеев. Семь страниц в день, а после ужина можешь посидеть в бильярдной, вяло переговариваясь со знакомыми и полузнакомыми братьями-литераторами.
427, 428
Разумеется, людям свойственно ожидать награды за труды свои и за муки, и в общем-то это справедливо, но есть исключения: не бывает и не может быть награды за муку творческую. Мука эта сама заключает в себе награду.
453
