*** В — Василиса Смог
*** М — Серж Маламут
*** В
ХVIII столетие. Английский двор являл собой образец великолепия и гостеприимства. Королевские приемы, пиры и балы случались так часто, и с таким размахом и шиком, что о них говорила вся Европа. Пышностью и экстравагантностью коронованные особы Англии иной раз приводили даже Францию в завистливое смятение. Вот и сегодняшний бал не стал исключением.
Утром было казнено несколько заговорщиков, в полдень — приняты иностранные суда с мануфактурами и военной амуницией, вечером же король Георг в галерее для игр забавлялся с придворными девицами. Супруга же его, королева Анна, явилась на бал в мужском костюме, с облегающим шею ожерельем из крупного жемчуга, и перед почти всей английской аристократией, собравшейся на этом ночном "вавилонском" празднестве, брюзжала и неловко кокетничала с графом Чипстоу.
Играла музыка, королевская свита разносила напитки и яства. Женщины обсуждали новый туалет королевы, мужчины — вчерашнее голосование в палате общин.
Граф Лоуренс Клинчарли интересовался:
— Барон Ингрем, чем закончилось обсуждение билля об увеличении пребенды конвентрийской епархии?
— Лишь лорд Гарвей был "недоволен".
— Вот как. Интересно. А налоги на корабельные грузы?
— Увеличились до шести...
Не успел барон Ричард Ингрем договорить, как вдруг двери в зал распахнулись и очаровательным видением возникла леди Френсис Лаутер.
Она была немного возбуждена, и глазами искала кого-то. Все присутствующие смолкли, и завороженно стали глядеть на нее.
Френсис была поистине великолепна. Высокая, немного полная, свежая и смелая до дерзости.
Платье на ней было из индиговой сиамской кисеи, затканной золотом. Ее плечи и грудь были обнажены, насколько позволяло приличие. Большая неграненая рубиновая застежка придерживала сорочку из тончайшего мелового фрисландского полотна, так ласково и трепетно прикасающегося к мраморной коже. Ее брови были подведены китайской тушью, а подбородок, плечи, края век и губы нарумянены. Это обилие красноватых оттенков на фоне синего придавало ей что-то величественное и таинственное. Она, как багряная заря, струилась и притягивала взоры. Она предполагала приближение ночного мрака.
Поклонившись королевской чете, и обведя всех прочих надменным взглядом, леди Френсис подошла к леди Кливленд, и они стали о чем-то оживленно беседовать.
Веселье шло полным ходом. Достаточно охмелевший король Георг захотел танцевать. По его желанию заиграла беззаботно-фривольная мелодия, и барон Ричард Ингрем, преодолевая неловкость, приблизился к Френсис Лаутер, и, поклонившись с едва скрываемым чувственным обожанием, пригласил ее на танец. На что спесивая очаровательница с полным призрения и высокомерия выражением на лице повернулась, и горделиво вышла из зала вон, громко окликнув своего пажа...
*** В
Светлейший и Могущественнейший Государь!
Граф Лоуренс Клинчарли! Вверяя Вашей Светлости свою судьбу и участь, надеюсь и уповаю на Вашу безграничную добродетель и снисхождение к моей персоне, нуждающейся в Вашем покровительстве и участии. Ибо только в Вашей власти спасти мою честь и достоинство.
Вам, конечно же, известно мое плачевное денежное состояние. Мой покойный батюшка лорд Лаутер наследства мне не оставил. Лишь огромное количество долгов, большую часть которых я обязана барону Ричарду Ингрему, этому "простолюдину", купившему титул своим бесчестием и лестью перед королем, и так страстно алчущему моего тела. Расплатиться мне не чем.
Мой соколиный двор, кроличьи садки, торфяные болота и кастелянства с правом разработки алебастровых копий доходов больше не приносят. Три четверти деревень сгорело в пожарах. Поля больше не плодоносят, стада вырождаются, а дичь в лесах вырезана волками, с полчищами которых я не знаю, что уже и делать. Последнюю лань подстрелил лорд Бофорд, охотившийся вчера с королем в моих угодьях.
Его Величество отказал мне в помощи по причине опасения перед гневом ревности Ее Величества. Старинный друг нашей семьи граф Дарси Чипстоу сам нуждается в сторонней поддержке, особенно после недавней вспышки холеры в его графстве Корнуэле.
Все, что у меня осталось, ценного и достойного — это поместье в Темпл-Ньюхеме и замок Ньюхем Пэдокс.
Милорд, я знаю, Вы меня поймете: я не имею никакого желания отдавать свое родовое имение этой "грязной свинье" Ингрему. Помогите мне рассчитаться с ним. Умоляю Вас! И я не останусь в долгу. Если только Вы пожелаете.
Возникновение химеры возможно. Из пены появляется нимфа, а нереида сходит с облаков. Дитя прелюбодеяния с извращенным воображением богини. Развратное "чудовище" из манящей бездны желания.
Моя молодость и "дерзость" способны превратить в реальность Ваши порочные мечты. Распалить темный огонь вожделения. Я предлагаю Вам себя!
И пусть доказательством Вашей "благонамеренности" будет немедленный мне ответ. И если даже он будет отказом, я все равно приму его как дар Свыше.
Леди Френсис Лаутер.
*** М
Граф Лоуренс Клинчарли неспешно перечитал письмо и небрежным жестом поднес его к пламени. Огонь пожирал бумагу, слова медленно превращались в угли и разлетались в разные стороны подобно потерянным мыслям... Он скучал уже который день. В голову приходили мысли о первопричине греха, о порочности человеческой натуры... женской натуры...
Что таит в себе это тело? Достойно оно адского пламени или неземной страсти? Может быть это одно и то же? Графу понравилась эта мысль. Позвав слугу, он отправился на охоту...
*** В
Придав своему лицу покорную многозначительность, лорд Бофорд громко изрек:
— За Ваше процветание! И долгое правление!
Король Георг благосклонно улыбнувшись, отпил из кубка:
— Лорд, у Вас, как обычно, превосходное вино. Кто Вам его поставляет?
— Корк.
— Это тот пресловутый ирландец, с которого были сняты пошлины на ввоз вина? Я слышал, что его погреба по размеру не уступают погребам испанского короля.
— Возможно. Одна только Англия приносит ему восемьдесят тысяч фунтов стерлингов годового дохода.
Лорд допил вино, задумчиво поставил кубок на парчу, небрежно брошенную на письменный стол, и широким жестом пригласил короля в залы:
— Пойдемте, милорд, отобедаем нашей с Вами охотничьей добычей. Чувствуете, какой запах! Я сегодня приказал приготовить мясо с кунжутом и душистой зеленью.
— Действительно ароматно. Лань, как ни странно, оказалась молодой, но жирной. В лесах Лаутера всегда было много хорошего зверья.
— Да. Но нынче год дурной. И волков развилось в окрестностях как никогда.
— А каково положение Френсис?
— Бедствует.
— Ингрем места себе не находит. Гордая жеманница.
— Сладострастие — капкан. Порой, как пойманный зверь, бьешься, бьешься в этом капкане, и отсечение конечности не спасет от мучений.
Слуга внес серебреное блюдо с источающим ароматный пыл жареным мясом. Бока аппетитных кусочков были покрыты соблазнительной поджаристой корочкой. Белые зернышки кунжута придавали блюду неповторимый пикантный вид восточного деликатеса.
*** В
Яркие лучи утреннего солнца, пробиваясь сквозь занавес из тонкого серебристого газа, тонкими струйками ложились на белоснежный шелк смятых простыней и бархатистую изнеженную кожу обнаженного женского тела, просвечивающегося из-под тонкой прозрачной материи ночной рубашки. Пышные волосы мягкими локонами чувственно рассыпались по округлым ангельским плечикам. Миниатюрные белые пальчики ног с розовыми глянцевыми ноготками выглядывали из-под подола. Френсис спала.
Спала тревожно. Кружевные подушки были разбросаны по кровати. Одеяло сбито.
Каждый новый день впивался в это лелеянное тело, в эту доныне не тронутую печалями и беспокойствами душу терновыми шипами-проблемами, терзал и мучил разъедающим ядом забот и тревог. Френсис стала раздражительной и еще больше возненавидела род человеческий. Каждое утро начиналось с анафем в адрес почившего папеньки, оставившего после себя груду житейских волнений и маету, и прочих особ, считавших себя когда-то друзьями, а оказавшихся на самом деле трусами и предателями.
Вот и в этот раз, открыв глаза и вспомнив прошедшую ночь, Френсис неприязненно поморщилась, стала на колени и сладко потянулась, плавно прогнувшись в спине, как молодая пантера после сытного сна на песчаной лесной поляне, в своем царстве безмятежного счастья и покоя.
За окном застучали колеса курьерской кареты графа Лоуренса Клинчарли. Френсис живо облачилась в длиннополый халат-мантию и, не обуваясь, босиком выбежала в зал. Слуга подал письмо и, раскланявшись, вышел...
*** М
Граф Лоуренс Клинчарли проводил взглядом удалявшегося с запечатанным письмом слугу. По губам проскользнула торжествующая улыбка. Он знал, что это послужит несчастной грешнице хорошим уроком, но с еще большей очевидностью понимал, что разбудил бурю, адский и прекрасный вихрь, сметающий все на своем пути. Граф явственно представлял дрожащие от негодования губы, излучающие гнев глаза. Видел как она, почти раздетая, вскочит на любимого жеребца и помчится по полям, распугивая несчастных кроликов и собственных крестьян. Полуобезумев, она будет жаждать мщения. Потом, она упадет в густую, сочную траву на холме и, разметав в стороны волосы, забудется крепким сном. Через некоторое время она проснется, проведет по волосам рукой и разразится смехом. К ней вернутся силы и желание мести. Высоко вскинув голову, она пойдет босая по росистой траве...
*** В
— Доброе утро, лорд Гарвей.
— Доброе утро, граф Чипстоу.
— Говорят, в субботу будет отличный поединок. Вы пойдете?
— Да, конечно. Вы же знаете, как я люблю бокс.
— Ну, тогда до встречи.
— До встречи, — и лорд Гарвей, улыбнувшись графу Чипстоу, зашагал по обветшалым каменным ступеням старинного здания суда, выглядящим среди пестрых новейших построек громадным хмурым чудовищем.
Канцлерский суд представлял собой основополагающий судебный орган Англии, находясь, разве что, ниже суда пэров и суда "королевской скамьи". Суд пэров был органом карающим, а канцлерский суд — органом милующим, который и возбуждал перед королем вопрос о помиловании, но случалось это редко. Возглавлял канцлерский суд канцлер — лорд Гарвей, являющийся пэром и по недавнему приказу королевы верховным судьей. Заседание суда пэров чрезвычайно накладно для королевской казны, и поэтому все судебные дела были доверены королевой Анной лорду Гарвею и его учреждению.
Лорд Гарвей сел за большой, покрытый зеленым сукном стол из каштанового дерева, заваленный бумагами, списками и счетными книгами, тяжело вздохнул, пододвинул массивную серебряную чернильницу и стал составлять уведомление для леди Френсис Лаутер о возбуждении бароном Ингремом против нее судебного дела. Барон Ричард Ингрем требовал уплаты долгов или передачи в его собственность замка Ньюхем Пэдокс и части торфяных болот.
Написав обращение, лорд Гарвей оторвал взгляд от бумаг, грузно откинулся на спинку стула, посмотрел на сводчатый потолок залы с грандиозной серой паутиной в углу и, закрыв уставшие глаза, вспомнил, как на днях, осматривая свои поля, натолкнулся на Френсис Лаутер.
Босая, нагая, в прозрачной рубахе, с развивающимся на ветру халатом и взлохмаченными волосами она вихрем пронеслась на своем вороном жеребце мимо. Лицо ее полыхало, глаза сверкали молниями. Закусив нижнюю губу, она кинула пронизывающий взгляд на лорда Гарвея, и крепче вцепившись в гриву коня и, пришпорив его пятками, галопом помчалась дальше.
Лорд Гарвей встряхнул головой, поднял тяжелые веки и, пожав плечами, продолжил уведомление...
*** В
Толпа народа заполнила собой обнесенную оградой поляну Ламбетского прихода, превратившегося сегодняшним погожим утречком в очаг веселья и смеха, было очень людно и шумно. Суббота — день, когда англичане торопятся развеселиться в предвкушении воскресной скуки и суеты следующей недели. Нынешним празднично-выходным зрелищем стала побоище двух громил, называемое боксом и так любимое простонародьем и дворянством.
Один из боксеров был шотландец, другой — ирландец. Шотландец был низкорослый, но широкий малый, лет двадцати от роду, но уже со швом на лбу. Он был легок и проворен. Каждый мускул его крепкого, бронзового тела казался, был создан для кулачного боя. Ирландец же был высокий и громадный, в два раза старше своего противника, с грудной клеткой гиппопотама, но очень кроткий на вид. Оба бойца были обнажены до пояса; весь костюм их состоял из коротких панталон, застегнутых на бедрах, и башмаков на подбитой гвоздями подошве.
Боксеры с ненавистью смотрели друг на друга, глаза их постепенно багровели, брови сдвигались к переносице; и было очевидно, что вскоре тут столкнутся два национальных самолюбия.
Предстоял бой между Шотландией и Ирландией, что чрезвычайно интриговало и подзадоривало зрителей. Многие держали пари, общая сумма которых превышала сорок тысяч гиней, не считая негласной игры.
Толпа гудела, кое-кто был уже пьян, горланил и махал кулаками. Ложе для знати было переполнено, почти вся мужская часть дворянства была здесь и с азартом ждала поединка.
— Лорд Гарвей, а чем закончилось дело Френсис Лаутер?
— Ей пришлось отдать замок и торфяные болота.
— Да? — и граф Чипстоу удивленно приподнял брови.
— Да. А вчера король решил выдать ее замуж за датского герцога. Я, к сожалению, не помню его фамилии; он приезжал несколько лет назад, и с тогда еще здравствующим лордом Лаутером подписал соглашение о браке с Френсис.
— Помню, помню. Говорят, он очень богат.
— Граф, смотрите, началось! — и лорд Гарвей зааплодировал.
Раскатисто прозвучал гонг, и боксеры исступленно бросились друг на друга. Ирландец получил удар прямо в висок, и кровь стала заливать ему лицо...
*** В
Мягко очерченные розовой бахромой молочные облака висели над горизонтом, лениво меняя свою расплывчатую форму. Солнце, постепенно, одаривая своими последними лучами затихающую перед сладким сном природу, садилось все ниже и ниже, за холм, который укрывала безмятежная агатовая тень, отбрасываемая величавым и загадочным замком Ньюхем Пэдокс. В неподвижном воздухе царило безветрие и безмятежность, и лишь стрекотание кузнечиков нарушало эту идиллию покоя и безмолвия.
Стая голубей светлыми летящими точками пронеслась по уже заметно потемневшему лазурному небосводу, и, сделав финальный круг, приблизилась, мягко опустившись на холм.
Янтарный свет заходящего солнца струился в небольшой зал с полуовальными арками сводов, украшенными резьбой из слоновой кости и живописью. Всюду — на стенах, на потолке и на полу — пестрели изображения фантастических птиц и растений, перевитых стеклярусом. Граненый хрусталь с драгоценными камнями отражал этот изумительный вечерний свет и переливался всеми цветами радуги.
Лоуренс Клинчарли стоял у окна и любовался причудливым узором из облаков, создаваемым необычайным закатом, который бывает только в это время года.
— Лоу, послушай, что пишут о Дерри-Мойр, — и Ричард Ингрем, удобно расположившись на циновке у канапе, стал вслух зачитывать статью из газеты.
Циновка была, несомненно, китайская, так как на ней виднелась большая, вышитая золотом ящерица и иероглифы даосского изречения Чжуан-цзы. Блики искрились в лакированных углах шкафов с несколькими тысячами разнообразных книг в роскошных переплетах. На серебряном пюпитре с вращающейся доской и неподвижными подсвечниками лежала раскрытая книга, на каждой странице которой, над текстом, стояло начертанное красными буквами заглавие: Alcoranus Mahumedis. Лоуренс Клинчарли подошел к Ричарду Ингрему, сел рядом, и, положив на его плечо голову, улыбнулся вдаль...
